More Channels
Showcase
Articles on this Page
- 08/14/15--23:52: _Антологія "Анти-Мос...
- 08/14/15--23:54: _По наводке bell_mess
- 08/14/15--23:57: _видео допроса боеви...
- 08/15/15--07:35: _Россияне мутируют и...
- 08/16/15--00:30: _Антологія "Анти-Мос...
- 08/16/15--00:35: _Причина - личные об...
- 08/17/15--04:23: _Антологія "Анти-Мос...
- 08/17/15--04:24: _Без слов
- 08/17/15--11:43: _Сергей Шахов: В гор...
- 08/17/15--11:44: _"освободители&...
- 08/17/15--11:48: _ООН обновила кровав...
- 08/18/15--02:41: _Антологія "Анти-Мос...
- 08/19/15--00:54: _Антологія "Анти-Мос...
- 08/20/15--00:23: _Антология "Анти-Мос...
- 08/20/15--00:35: _О тех, кто «всегда ...
- 08/20/15--00:42: _Как становятся банд...
- 08/21/15--02:23: _Антологія "Анти-Мос...
- 08/21/15--02:25: _Так начиналась ДНР
- 08/22/15--00:40: _Антологія "Анти-Мос...
- 08/22/15--02:30: _Надежда Савченко пр...
Channel Description:
ВЛАДИМИР САМІЙЛЕНКО (1864-1925). Син матері-кріпачки Олександри Самійленко і поміщика Івана Лисевича. Байстрюк. На кошти опікуна Трохимовського закінчив школу в Миргороді, Полтавську гімназію, Київський університет (на 1884 був там єдиний студент нешляхетного походження). З 1886 видає віршовані твори. Деякі з них царська цензура не пропускала або видавала з численними правками. Наприкінці XIX – на початку XX ст. твори В.Самійленка видавалися в 1890, 1906, 1918. В його творчому доробку 5 драматичних творів («Маруся Чурай», «Драма без горілки», Дядькова хвороба», «Химерний батько», У Гайхан-бея»), оповідання, вірші, статті з мовознавства та літературознавства. В 1917-1919 працював в інформаційному відділі Української Центральної Ради, в 1920-1924 – в еміграції в Польщі та Галичині. В 1924 повернувся в Україну, невдовзі помер. Франко казав про нього колись так: «Він не декадент и не символіст, не модерніст і не консерватист, не революціонер і не реакціонер. Він поперед усього чоловік з ніжним людським почуттям, з вродженою і життям виробленою симпатією до всього бідного, покривдженого і зневаженого в природі і суспільстві. При тім він українець, свідомий українець, усею душею відданий своїй країні й своєму народові». Жив ніби й давненько, але пише чомусь про сьогодення…
ГУМОР І САТИРА ЕЛЬДОРАДО
Десь далеко єсть країна
Пишна, вільна, щастям горда,
Кожний там живе щасливо –
Держиморда, держиморда.
В тій країні люблять волю,
Всяк її шука по змозі
І про неї розмовляє –
У острозі, у острозі.
Там усяк говорить правду
Непідкупними устами,
Там за правду щира дяка –
Батогами, батогами.
Там неправді та злочинству
Не вважають і на волос.
Там злочиних зараз лають –
Та не вголос, та не вголос.
Там уряд «блюде» закони,
Дба про всіх, немов про рідних,
З провинності ж карає –
Тільки бідних, тільки бідних.
Суд там скорий: як ти винен,
То зашлють «без проволочки»,
А не винен, той відпустять –
Без сорочки, без сорочки.
В тій країні всякий може
По заслузі шани ждати:
Там на те хрести й медалі –
Для багатих, для багатих.
Там тверезість у повазі,
Видно скрізь тверезу пілку,
Всі там п’ють самую воду –
Та горілку, та горілку.
Там всі люди роботящі,
Та нарівні з мужиками
Всі пани працюють щиро –
Язиками, язиками.
Там широка воля слову:
Кожний пише все, що знає,
А цензура ліберальна –
Все черкає, все черкає.
Там письменникам за працю
Сам уряд складає дяку
І з тріумфом їх провадить –
В Сибіряку, в Сибіряку.
Там говорять по-французьки
Не то значні, а й лакеї,
А пани всі мови знають –
Крім своєї, крім своєї.
Там зійшлися всі народи:
Москалі, «хахли», поляки,
І живуть вони так дружно –
Як собаки, як собаки.
Там живе племен усяких
Престрашенна мішанина,
І за те той край зоветься –
Русь єдина, Русь єдина.
(3 січня 1886)
СЛОВА Й ДУМКИ
Ми бажаєм волю дати
Всім народам і народцям.
(Краще б дулю, аніж волю
Дати нашим інородцям).
Отже, в нас усі народи
Будуть рівними братами.
(Можна легко їх і швидко
Порівняти нагаями).
Ми, на лихо, дуже добрі;
Всіх ми любим на дурницю
(Українці, віддавайте
За любов свою пшеницю).
Інородці, ви нам любі,
Наші вірні, наші друзі.
(Щоб були вірніші, треба
Вас держати на ланцюзі).
Військо власне всім народам
Даємо ми, демократи…
(Як дамо, то вже зумієм
Саме в час і розігнати).
Даємо ми всім народам
Право власного уряду.
(Зробим так, щоб і не чхнули
Без дозволу з Петрограду).
Словом, буде всім країнам
Автономія найширша.
(Добре, що не все те правда
Що говориться для вірша).
(1917)
Оригинал взят у 
adjedanв Россияне мутируют и превращаются в шизофреников
Интересно, по какому телевизионному каналу такое показывают?
ЛИДИЯ ЧУКОВСКАЯ (1907-1996). Прозаик, литературный критик, поэт. Смогла увидеть свои произведения о сталинских репрессиях 30х-40х гг. напечатанными только в 1988. Литературный критик в 50-е. Правозащитница в 60-70-е. Первый лауреат премии им. Сахарова «За гражданское мужество» (1990). Лауреат Государственной премии Российской Федерации (1994).
СВЕРСТНИКУ
С каждой новой могилой
Не смиренье, а бунт.
Неужели, мой милый,
И тебя погребут?
Чётко так молоточки
Бьют по шляпкам гвоздей.
Жизни точные точки
И твоей, и моей.
Мы ведь сверстники, братство
И седин и годин.
Нам пора собираться:
Год рожденья один.
Помнишь детское детство?
Школа. Вместе домой.
Помнишь город в наследство –
Мой и твой, твой и мой?
Мерли кони и люди,
Глад и мор,
Мор и глад.
От кронштадтских орудий
В окнах стёкла дрожат.
Тем и кончилось детство.
Ну а юность – тюрьмой.
Изуверством и зверством.
Зрелость – тридцать седьмой.
Необъятный, беззвучный,
Нескончаемый год.
Он всю жизнь, безотлучный,
В нашей жизни живёт.
Наши раны омыла
Свежей кровью война.
Грохотала и выла,
Хохотала она.
...О, чистые слёзы разлуки
На грязном вагонном стекле.
О, добрые, мёртвые руки
На зимней промёрзшей земле...
«Замороженный ад» -
Грод-морг, Ленинград.
Помнишь смерть вурдалака
И рыданья вослед?
Ты, конечно, не плакал.
Ну и я – тоже нет.
Мы ведь сверстники, братья.
Я да ты, ты да я.
Поколенью объятья
Открывает земля.
Поколенью невинных –
Поголовно и сплошь.
Поколенью невинных –
Ложь и кровь, кровь и ложь.
Поколенью забытых
(Опечатанный след).
Кто там кличет забитых?
Нет и не было! Нет!
Чётко бьют молоточки.
Указанья четки:
«У кого там цветочки?
Эй, давайте венки!»
В строй вступает могила.
Всё приемлет земля.
Непонятно, мой милый,
Это ты или я.
(Март-апрель 1984, Переделкино-Москва)
Слово «мир» – а на душе тревога.
Слово «радость» – на душе ни звука.
Что же ты, побойся, сердце, Бога,
Разумеешь только слово «мука»?
Всё стучишь: страшна зима в Нарыме.
Бухенвальд, Тайшет, Норильск, Освенцим.
Если б можно было память вынуть,
Не рассказывать про это детям!
Но без ладанки стучится в грудь –
Память, трепет, пепел: не забудь!
(Май 1945)
И вот на посмешище мира,
Смущенье своё не тая,
Выходит не муза, не лира,
А жизнь прожитая моя.
Её подчистую украли.
Её по листочку сожгли.
Не в карты ль меня проиграли?
Не химией ли извели?
(1980)
ИГОРЬ ИРТЕНЬЕВ. Был очень популярен во время «перестройки» по Горбачёву. Нынче не востребован. Ирония сегодня в Московки не в почёте, хотя всем известно, что «самые большие глупости на свете совершались с серьёзным выражением лица».
МОНОЛОГ НА ВЫДОХЕ.
Нет, мы империя добра!
А не империя мы зла,
Как мы тут слышали вчера
От одного тут мы козла.
Не будем называть страну,
Главой которой был козёл,
Мечтавший развязать войну,
От наших городов и сёл
Чтоб не осталось и следа,
Но мы ему сказали: «Нет!»
И он был вынужден тогда,
Чтоб свой спасти авторитет
Козлиный, с нами заключить
Один известный договор,
Который должен исключить
Саму возможность всякий спор
Решать насильственным путём,
А нам такой не нужен путь,
Поскольку к миру мы идём,
А если вдруг когда-нибудь
Другой козёл захочет вдруг
С пути нас этого свернуть,
Ему мы скажем: «Знаешь, друг,
Вали, откудова пришёл!»
И он отвалит – тот козёл.
Гуляли мы по высшей мерке,
Ничто нам было нипочём,
Взлетали в небо фейерверки,
Лилось шампанское ручьём.
Какое время было, блин!
Какие люди были, что ты!
О них не сложено былин,
Зато остались анекдоты.
Какой вокруг расцвёл дизайн,
Какие оперы лабали,
Каких нам не открылось тайн,
Какие нам открылись дали.
Какие мощные умы
Торили путь каким идеям,
А что теперь имеем мы?
А ничего мы не имеем.
В помойке роется старушка
На пропитания предмет,
Заплесневелая горбушка –
Её бесхитростный обед.
Горбушку съест,
Попьёт из лужи,
Взлетит на ветку и поёт,
Покуда солнце не зайдёт
А там, глядишь, пора на ужин...
ЁЛКА В КРЕМЛЕ
Объявлен Новый год в Кремле
Декретом ВЧК.
Играет Ленин на пиле
Бессмертного «сурка».
Смешались нынче времена
За праздничным столом,
Идёт Столетняя война,
Татры под Орлом.
Какая ель, какая ель
В Кремле под Новый год!
Такой не выдывал досель
Видавший всё народ.
На ней усиленный наряд
Из пулемётных лент,
Висит матрос, висит солдат,
Висит интеллигент.
Метёт, метёт по всей земле
Железная метла,
Играет Ленин на пиле,
Чудны его дела:
Его аршином не понять
И не объять умом,
Он сам себе отец им мать
В лице своём родном.
В ночи печатая шаги,
Проходит через двор
До глаз закутан в плащ пурги
Лубянский командор.
Железный лях, а может, Лех,
Руси Первочекист,
Он принял грех за нас, за всех,
Но сам остался чист.
Подводит в ёлке Дед-Мороз
Снегурочку-Каплан,
Он в белом венчике из роз,
Она прошла Афган.
В носу бензольное кольцо,
Во лбу звезда горит,
Её недетское лицо
О многом говорит.
Играет Ленин на пиле
Заветы Ильича,
Плутает разум мой во мгле,
Оплавилась свеча.
На хорах певчие блюют,
И с криками «ура!»
Часы на Спасской башне бьют
Лихие любера.
| 0 |
|
0 |
|
Оригинал взят у andreistpв Сергей Шахов: В городе Брянка (Луганская обл.) боевики скормили свиньям более ста человек
Это не фрагмент книги ужасов, это информация, которую мне практический сегодня сообщили из оккупированных территорий.
То, что создали на захваченных землях путинские орки - это Мордор.
В Брянке было арестовано сотни бизнесменов. Брошены в подвалы. Людей пытали. Выход из подвала один: переписать бизнес или принести выкуп. Тех, кто не смог или не захотел - расстреливали. Чтобы замести свои зверства - тела скармливали свиньям на близлежащей свиноферме.
Таким же способом эти нелюди уничтожили украинскую интеллигенцию, в частности представителей «Просвиты».
Путин, твои орки пишут тебе страницы приговора в Гаагском трибунале. Гореть вам в аду за те ужасы и за то горе, которые вы принесли на нашу землю.
Оригинал взят у andreistpв ООН обновила кровавую статистику путинских злодеяний на Донбассе
"Всего с середины апреля 2014 по 27 июля 2015 в зоне конфликта на Донбассе погибли 6832 человека, 17087 человек были ранены", - сообщает управление ООН.
Сообщается, что по данным Всемирной организации здравоохранения, количество жертв в зоне конфликта значительно выше, указанного в отчете ООН.
Также сообщается, что около 1, 3 млн человек в зоне конфликта имеют проблемы с доступом к чистой питьевой воде.
Гуманитарный план ООН по помощи жителям Донбасса финансируется медленно, говорится в отчете.
АННА АХМАТОВА (1889-1965).
Большая советская энциклопедия (1950): ... упаднические стихи насыщены религиозными и эротическими мотивами; после длительного перерыва выступила со стихами накануне Отечественной войны, которые показали, что она по-прежнему стоит на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства; поэзия её была осуждена в постановлении ЦК ВКП(б).
Большая советская энциклопедия (1977): её лирика вырастала на реальной жизненной почве, черпая из неё мотив «великой земной любви»; контрастность – отличительная черта её поэзии; меланхолическое, трагическое чередуется со светлым, ликующим; после октября 1917 ... резко осудила белую эмиграцию; в течение ряда лет трудно и противоречиво формировались новые черты её творчества; усиливается звучание темы Родины, призвания поэта, саркастическая отходная дореволюционной эпохе; поэзия в целом – классическая простота и ясность стиля, конкретность и «вещность» образного строя, высокий лиризм, мелодичность.
Величайшая поэтесса «серебряного века» русской поэзии НЕ ПЕЧАТАЛАСЬ с 1922 по 1940, с 1945 по 1950, с 1951 по 1965. НО ЗАТО: в 1921 расстрелян первый муж Н.Гумилёв, в 1935-1936 первый раз арестован сын Лев Гумилёв, в 1938-1942 второй раз арестован сын и новый муж, в 1949-1956 третий раз арестован сын.
И был «Реквием», который был написан в 1935-1940, но ОПУБЛИКОВАН только в 1987...
...
ВСТУПЛЕНИЕ
Это было, когда улыбался
Только мёртвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И тогда, обезумев от муки,
Шли уже осуждённых полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звёзды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами «черных марусь».
Уводили тебя на рассвете,
За тобой как на выносе шла,
В тесной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе... Не забыть! –
Буду я, как стрелецкие жёнки,
Под кремлёвскими башнями выть.
(1935. Осень. Москва)
...
ПРИГОВОР
И упало каменное слово
На мою ещё живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
(1939. Лето. Фонтанный Дом).
...
ЭПИЛОГ
Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас.
И ту, что едва до конца довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
Хотелось бы всех поимённо назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если кричит мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они напоминают меня
В канун моего погребального дня.
О если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание «черных марусь».
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слёзы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
(1940, март, Фонтанный Дом).
ВИКТОР БОКОВ (1914 - 2009). ТРИДЦАТЬ сборников поэзии в лучших традициях российского фольклора с 1958 до 2004. Цикл «Поэзии сто первая верста» (1987), возможно, об этом...
От неизвестности томим,
Я жду. Наверно, скоро
Разбудят именем моим
Молчанья коридора.
И выведут меня на двор
С последними вещами,
Я на тюрьму свой кину взор
Махну ей на прощанье.
Пять выстрелов разбудят тишь,
Из них два холостые.
И ты на землю полетишь
И, как земля, остынешь.
А те, что выстрелили, пять
Уйдут, чтобы напиться,
Никто из них не будет знать,
Кто ночью был убийца.
Ужли оборваны пути,
К спасенью дорог нет?
Ужли у всех убийц пяти
В руках наган не дрогнет?
Тогда прощай, любимый край,
Тебе служил я честно.
В твоей земле мне, так и знай,
Лежать не будет тесно!
(1942, осень, Старо-Кузнецкая тюрьма)
Товарищ Сталин!
Слышишь ли ты нас?
Заламывают руки,
Бьют на следствии.
О том, что невиновных
Топчут в грязь,
Докладывают вам
На съездах и на сессиях?
Товарищ Сталин!
Камни говорят
И плачут, видя
Наще замерзание.
Вы сами были в ссылках,
Но навряд
Вас угнетало
Так самодержавие.
Товарищ Сталин,
Заходи в барак,
Окинь суровым взглядом
Нары длинные.
Тебе доложат,
Что я подлый враг,
Но ты взгляни
В глаза мои невинные.
Я – весь Россия!
Весь, как сноп, дымлюсь,
Зияю телом,
Грубым и задубленным.
Но я ещё когда-нибудь явлюсь
Чтобы сказать
От имени загубленных.
Ты прячешься,
Ты трусишь,
Ты нейдёшь,
И без тебя бегут в Сибирь
Состав скорые.
Так, значит, ты, Верховный,
Тоже ложь,
А ложь подсудна,
Её судья – история!
(1944, лагерь Орлово-Розово Кемеровской области)
РАСУЛ ГАМЗАТОВ. Родился в 1923. Дожил до преклонных лет. Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий, член Президиума Верховного Совета СССР. Автор любимой для меня в те годы книги «Мой Дагестан» (1967-1971), по которой я открывал для себя Кавказ, Дагестан, Шамиля. А Ленинскую премию народный поэт получил в 1963 за сборник «Высокие звёзды» (1962). Возможно, за это...
ЛЮДИ И ТЕНИ (отрывки). Перевод Якова Козловского
...
Меня окутал полумрак подземный,
Вступаю на цементные полы,
Похоже, привезли меня в тюремный
Отверженный подвал Махачкалы.
А может быть, поэт земли аварской,
Доставлен на Лубянку я, а тут
Те, что молчали пред охранкой царской,
Любые обвиненья признают.
Горит душа – открывшаяся рана,
И запеклись в устах моих слова,
Один меня – он в чине капитана,
Бьёт, засучив по локоть рукава.
Я говорю ему, что невиновен,
Что я ещё подследственный пока.
Но он, меня с коном поставив вровень,
Хихикает: - Валяешь дурака!
Вон видишь, из метро выходят люди,
Вон видишь – прут через Охотный ряд
Подследственные все они, по сути,
А ты посажен – значит, виноват!
Мне виден он насквозь, как на рентгене,
Самодоволен и от власти пьян,
Не человек, а только отпрыск тени,
Трусливого десятка капитан.
(А где теперь он? Слышал я: в отставке,
На пенсии, в покое, при деньгах.
Охранные в кармане носит справки
И о былых мечтает временах).
Мой капитан работает без брака,
А ремесло заплечное старо...
– Ты враг народа! Подпиши, собака! –
И мне сует невечное перо.
И я сдаюсь: подписана бумага.
Чернеет подпись, будто бы тавро.
Я для себя не кто-нибудь, а Яго,
Будь проклято невечное перо!
Поставил подпись времени в угоду,
Но невиновен и душою чист,
Не верьте мне, что изменял народу,
Как буржуазный националист.
Признался я, но даже и придуркам
Покажется не стоящим чернил
О том моё признание, что туркам
Я горы дагестанские сулил.
И хоть признался, верить мне не надо,
Что за какой-то мимолётный рай
Скуластому японскому микадо
Я продал наш Дальневосточный край.
Но есть и пострашнее прегрешенье,
Терпи, терпи, бумаги белый лист:
Я на вождя готовил покушенье,
Как правый и как левый уклонист.
Был немцами расстрелян я, но силы
Ещё нашёл и в ледяной мороз,
Как привиденье, вылез из могилы
И до окопов Родины дополз.
О, лучше мне остаться б в той могиле
И не глядеть на белый свет очам!
Дополз живым. В измене обвинили
И на допрос таскали по ночам.
Во всём признался, только вы проверьте
Мой каждый шаг до малодушных фраз,
Во всём признался, только вы не верьте
Моей вине, я заклинаю вас.
Взяв протокол допроса из архива,
Не верьте мне, не верьте и суду,
Что я служил разведке Тель-Авива
В сорок девятом вирусном году.
Мечтаю, как о милости, о смерти,
Глядит с портрета Берия хитро.
Вы моему признанию не верьте,
Будь проклято невечное перо!
...
– Скажи, земляк, в чём кроется причина
Того, что на Магадан твой путь пролёг?
– Родился сын, и в честь рожденья сына
Послал я, горец, пулю в потолок.
Но пуля, подчиняясь рикошету,
Иного направленья не найдя,
Пробила, отлетевшая к портрету,
Навылет грудь великого вождя.
И вот я здесь под властью конвоиров,
Как тот рабочий, чья душа чиста,
Которого пред всем заводом Киров
За трудолюбье целовал в уста.
Скажи, чекист, не потерявший совесть
Зачем забрёл в печальный этот лес?
Оставь пилу и прыгни в скорый поезд,
Сейчас ты людям нужен позарез.
Антонову-Овсеенко и с громом,
И с музыкою рано умирать.
Он зарубежным будущим ревкомам
Ещё обязан опыт передать.
Лес пожелтел, и небо в звуках трубных,
И в первый класс направился школяр.
Зачем вы здесь, товарищ Бубнов?
Вас ждут дела, народный комиссар!
Вдали от лагерей у молодёжи
Широк и дерзок комсомольский шаг,
Но вас, товарищ Косарев, ей всё же
Так не хватает, пламенный вожак!
Борис Корнилов, друг ты мой опальный,
Читай стихи и не забудь одно:
Что на странице книжной и журнальной
Их ждут твои поклонники давно.
Бойцам запаса посланы повестки,
Пехота немцев лезет напролом,
Поторопитесь, маршал Тухачевский,
Предстать войскам в обличье боевом.
Пусть гений ваш опять блеснёт в приказе
И удивит ошеломлённый мир.
Федько пусть шлёт к вам офицеров связи
И о делах радирует Якир.
Но их, приговорённых к высшей мере,
Не воскресить и богу, а пока
В боях невозместимые потери
Несут осиротелые войска.
И повеленьем грозного владыки,
Как под метёлку, до одной души,
Чеченцы выселяются, калмыки,
Балкарцы, карачаи, ингуши.
Бросают на тюремные полати
Мужей учёных, к торжеству ослов,
Вавилов умирает в каземате.
И Туполев сидит, и Королёв.
Ещё года расплаты будут долги
И обернутся множеством невежд,
И горьким отступлением до Волги,
И отдаленьем брезжущих надежд.
Везут, везут. Хоть произвол неистов,
А страх людские затыкает рты.
Советский строй мой, не виновен ты,
И в нас не уничтожить коммунистов,
Призвания высокого черты.
За проволокой лагерная зона,
Прожекторов насторожился свет.
Пускай товарищ Постышев законно
Здесь соберёт Центральный Комитет.
И наши руки, обернувшиеся бором,
Взлетят до неба ограждённых мест.
Всё по уставу. Полномочный кворум,
И впереди ещё Двадцатый съезд!
...
Как вы не держались бы стойко,
Отвергнув заведомый вздор,
Есть суд, именуемый «тройкой»,
Его предрешён приговор.
Не ждите, родимые, писем,
И встречи не ждите со мной,
От совести суд независим,
За каменной спрятан стеной.
Он судит меня, незаконный,
Избрав роковую статью.
Безгрешный я, но обречённый
Пред ним одиноко тою.
Запуганная и святая,
Прощай, дорогая страна.
Прощай, моя мама седая,
Прощай, молодая жена.
Родные вершины, прощайте.
Вижу вас в сумраке дня.
Вы судей моих не прощайте
И не забывайте меня.
Залп грянул. Откликнулось эхо –
И падают капли дождя.
И взрывы гортанного смеха
Слышны в кабинете вождя.
...
В загробный мир не надо торопиться,
И виноват лишь дьявольский закон,
Что раньше срока Тициан Табидзе
Из Грузии сюда препровождён.
Как в Соловках, губителен тут климат,
И я молву, подобную мечу,
О том, что страза мертвее не имут
Сомнению подвергнуть не хочу.
Но стало страшно мертвецам несметным.
И я подумал, что спасенья нет.
Когда старик, считавшийся бессмертным
В парадной форме прибыл на тот свет.
В стране объявлен траур был трёхдневный,
И тысячи, не ведаю всего,
Вдруг ужаснулись с горестью душевной:
« А как же дальше? Как же без него?»
Как будто бы судьбой самою к стенке
Поставленные, сделались бледны,
И стало им мерещиться, что стрелки
Остановились на часах страны.
Скончался вождь! Кто поведёт державу?
За тридцать лет привыкли, видит бог,
К его портретам, имени и нраву,
Похожему на вырванный клинок.
К грузинскому акценту и к тому, что
Как притчи, славясь чёткостью строки,
Написанные лишь собственноручно,
Его доклады были коротки.
Привыкли и к тому, что гениален,
Он, окружённый тайною в Кремле.
И к подписи незыблемой «И.Сталин»,
Казавшейся насечкой на скале.
Он знал, что слово верховодит битвой,
И в «Кратком курсе» обрела права
Считаться философскою молитвой
Четвёртая его глава.
В нём часто гнева созревали грозди
И всякий раз под мягкий скрип сапог
Вновь намертво вколачивал он гвозди
Так, что никто их вытащить не мог.
А узел завязал, что и поныне
Руками не развяжешь, как ни рви.
Да и зубами тоже по причине
Того, что он завязан на крови.
Приход весны всегда первоначален,
Но и весной не избежать утрат.
Дохнуло мартом, а товарищ Сталин
Лежит в гробу багровом, как закат.
И тюрьмах, и в браках закопчённых,
В глубине таёжного кольца.
У многих коммунистов заключённых
От этой вести дрогнули сердца.
Слепа вера, что свята вера,
И было думать им невмоготу,
Что Сталина партийная карьера
Под ними подвела черту.
И словно всё нашёптывал им кто-то,
Что исподволь легли в основу зла
Ежова и Вышинского работа,
Меркулова и Берии дела.
А Сталин чист и недруги закона
Сошлись, его вкруг пальца обводя.
(Была сестрою ты попа Гапона,
Слепая вера в доброго вождя!)
Усы седые, Звёзды на погонах.
И тёмно-жёлт окамененлый лик.
Зачем пришёл тревожить погребённых,
Не к ночи будь помянутый, старик?!
Ещё в стране газеты причитают,
Ещё тебя оплакивают в них,
Но подожди, иное прочитают
Живые о деяниях твоих!
Не ты ль, как в инквизицию монахи,
Посеял страх, правдивость загубя!
Тебе одно бывало скажут в страхе,
А думают другое про себя.
Прославленный наукою обмана,
Ещё живёшь ты, злая голова,
В надежде отставного капитана,
Что вновь он закатает рукава.
Хоть время, потрудившись в чисто поле,
Посеянное вытоптало впрок,
Чуть где не углядишь – и поневоле
Опасный пробивается росток.
Ещё вы пылу прижизненной гордыни,
Между живыми вкрадчив и двулик,
Как тень, как призрак, бродишь ты поныне,
Не к ночи будь помянутый старик.
...
Как для меня загадочен твой облик,
Сын мастера по имени Сосо,
В пятнадцать лет стихи писавший отрок,
Чьё оспою исклёвано лицо.
Ещё в начале нынешнего века,
Легко забывший про былую страсть.
В себе отрёкся ты от человека,
Познав неограниченную власть.
Как объявился на стезе греховной
Ты, путь начавший со священных книг,
Горийской семинарии духовной,
Тщеславьем одержимый ученик?
Как ты, кавказец, мог нарушить клятву,
Которую в печали произнёс?
Кровавую к чему затеял жатву?
Кому ты в жертву скошенных принёс?
Определявший время по курантам,
Хоть ты имел левофланговых рост,
Но в изваяньях делался гигантом,
Рукой при жизни доставал до звёзд?
Ты пить отвык из горлышка кувшина
Прозрачного журчания родник.
И над могилой собственного сына
Слезы не пролил, каменный старик.
Открой мне, как на исповеди, главный
Поныне не разгаданный секрет:
На чём держалась, ставшая державной,
В тебя людская вера тридцать лет?
К посмертным приготовленный парадам,
Соперник славы снятого с крета,
Мня измерив леденящим взглядом,
Неторопливо разомкнул уста:
– Слепая вера создаёт кумира, –
И вот тебе, как на духу, ответ, –
Легенда немудрёна кормила
Воображенье ваше тридцать лет.
Вы завещанье Ленин забыли.
Лишь траурные флаги сняли с крыш.
И сделался Иосиф Джугашвили
Тем Сталиным, пред коим ты стоишь.
Я понимал, что видеть вы хотели,
Поверив не поступкам, а словам.
Не то, каким я был на самом деле,
А то, каким я представлялся вам.
Но ваша вера оказать услугу
Могла бы меньше мне в десятки раз,
Когда бы недоверие друг к другу
Я лично не посеял среди вас.
И в мысли к вам, и в строки ваших писем
Заглядывал всесущий мой контроль.
Опасен тот, кто в мыслях независим
И сам себе в суждениях – король.
Мог обласкать поэта я, к примеру,
Хоть жалок был его в искусстве вес.
И совершал желанную карьеру
Меня превозносивший до небес.
Я издавал жестокие законы,
Но разве согнутый в бараний рог,
Встречавший и восходы и заходы
Мне высказал в жестокости упрёк?
Пусть кто-то восхищался красотою
И милостью высоких чувств людских.
Но вытравил, как будто кислотою,
Я это из опричников своих.
И всяк из них в работе был прилежен
И верил мне, что состраданье дым.
И то, в чём был воистину я грешен,
Приписывал противникам моим.
И потому стоял я у кормила,
И лишь на мне сходился клином свет.
Легенда немудрёная кормила
Воображенье ваше тридцать лет.
Благодаря, что видеть вы умели,
Согласно предоставленным правам,
Не то, каким я был на самом деле,
А то, каким я представлялся вам.
Оригинал взят у 
adjedanв О тех, кто «всегда БЫЛИ русскими»…
ВСЁ … ДОСТАЛИ!!!!!… крик души…
Я часто думаю о тех, кто «всегда БЫЛИ русскими»…
23 года жили в Украине, рожали и учили детей, ходили по улицам, жрали украинское … а теперь «мы всегда БЫЛИ русскими…»
Так какого же черта вы так долго страдали??? Чего не поехали в 91 году на свою любимую землю?
Или потому, что в Украине было спокойнее, чем на всем постсовке? Или потому, что в 93-м по Москве танки ездили и людей расстреливали?
Может потому, что над вашими сыновьями не висела угроза служить в «горячей точке» и вы не хотели встречать его в цинковом ящике?
Может потому, что вы спали спокойно в своих домах, не боясь взлететь в воздух от ФСБшного тротила?
Или ездили в безопасном метро, ходили в театры без угрозы травиться газом, или сесть в автобус и не выйти живым, или перед Новым годом встречая родственников на вокзале, не вылететь ударной волной на противоположную сторону площади?.. Или потому, что водили своих детей в школы и они при этом не взрывались?
Ааааааааа… видимо потому, что в Украине, за все 23 года, не было ни одного теракта…понятно!!!…
Почему не спасали свою «родину»(имею ввиду Россию), когда ей было плохо? Где была ваша любовь к России???!!
Да, Украина НЕ богатая НО и цветущая. Да, у нас много проблем… Но почему же вы ее ненавидите? Страну, где в течение 23 лет скрывались от настоящей родины?
Почему именно сейчас вылезла ваша любовь???!! «Что» вы вообще такое? Из какого говна вы слеплены???
То, до оргазменного мазохизма влюбляетесь в зека и в тех кто вас «имеет», то сгораете от ТОСКИ по Родине, которая в принципе -100 км пешком! Чего же не идете ??? Ущемлённые вы наши …
КАКОГО ЧЕРТА ВЫ ПОЗВОЛЯЕТЕ СЕБЕ ТОПТАТЬ МОЙ УКРАИНСКИЙ ФЛАГ???!! УБИВАТЬ, УНИЖАТЬ И ИЗДЕВАТЬСЯ НАД МОИМИ БРАТЬЯМИ УКРАИНЦАМИ???!! НЕ НРАВИТСЯ ФЛАГ, ГЕРБ, ЯЗЫК, КУЛЬТУРА, ИСТОРИЯ? – НА ВОСТОК ПО КОМПАСУ…. ХВАТИТ НЫТЬ — ПРОТИВНО ДО ОМЕРЗЕНИЯ!!!…
Источник
Оригинал взят у frankenssteinв Как становятся бандеровцами
Жительница Камчатки ударила и назвала «хохлушкой» девочку из Луганска
"Кульминация конфликта произошла на следующий день, в воскресенье. Девочки катались на качелях на площадке недалеко от дома. Вскоре туда пришел 5-летний Родион. Он сын одной из женщин, накануне уже конфликтовавшей с беженцами.
«Мальчик с матами начал нас спрашивать, зачем мы сюда «приперлись». Затем один из гулявших с нами ребят кинул в него палку, после чего Родион убежал. Через некоторое время пришла его мать. Женщина схватила меня за волосы, наклонила назад и ударила кулаком. Затем соседка пообещала разбить мне лицо и даже убить меня, если «хоть слово скажу» ее сыну. Перед уходом она бросила, что я «хохлушка» и мне здесь не место», – добавила Ира".
Вот это угарный антифашизм! Прямо как-то сразу захотелось воссоединиться с Россией.
ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ (1938-1980).
У каждого свой Пушкин, Шевченко, Высоцкий. Здесь он такой, каким его не знали детишки из фильмов о чужеземных абстрактных борцах за абстрактную справедливость. Здесь он на излёте. И это не для концертов...
ЛЕТЕЛА ЖИЗНЬ
Сам я с Ростова, вообще подкидыш –
Я мог бы быть с каких угодно мест, –
И если ты, мой Бог, меня не выдашь,
Тогда моя Свинья меня не съест.
Живу – везде, сейчас, к примеру, в Туле.
Живу – и не считаю ни потерь, ни барышей.
Из детства помню детский дом в ауле
В республике чечено-ингушей.
Они нам детских душ не загубили,
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Я сам не знал, в кого я воспитаюсь
Любил друзей, гостей и анашу.
Теперь чуть что, чего – за нож хватаюсь, –
Которого, по счастью, не ношу.
Как сбитый куст я по ветру волокся,
Питался при дороге, помня зло, но и добро,
Я хорошо усвоил чувство локтя, –
Который мне совали под ребро.
Бывал я там, где и другие были, –
Все те, с кем резал пополам судьбу,
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чём отказа там.
Так, что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
А там – Сибирь – лафа для брадобреев:
Скопление народов и нестриженых бичей, –
Где место есть для зеков, для евреев
И недоистреблённых басмачей.
В Анадыре что надо мы намыли,
Нам там ломы ломали на горбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Мы пили всё, включая политуру, –
И лак, и клей, стараясь не взболтнуть.
Мы спиртом обманули пулю-дуру –
Так, что ли, умных нам не обмануть?!
Пью водку под орехи для потехи,
Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему «пилав»,
В Норильске, например, в горячем цехе
Мы пробовали пить стальной расплав.
Мы дыры в дёснах золотом забили,
Состарюсь – выну – денег наскребу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Какие песни пели мы в ауле!
Как прыгали по скалам нагишом!
Пока меня с пути не повернули,
Писался я чечено-ингушом.
Одним досталась рана ножевая,
Другим – дела другие, ну а третьим – третья треть...
Сибирь, Сибирь – держава бичевая, –
Где есть где жить и есть где помереть.
Я был кудряв, но кудри истребили –
Семь пядей из-за лысины во лбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Воспоминанья только потревожь я –
Всегда одно: «На помощь! Караул!..»
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы – город Барнаул.
Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чьё-то горло теребя, –
Те и другие были не отсюда,
Но воевали – словно за себя.
А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу, –
Их всех свезли сюда в автомобиле,
А самый главный – вылетел в трубу.
(1978)
Слева бесы, справа бесы,
Нет, по новой мне налей!
Эти – с нар, а эти – с кресел, –
Не поймёшь, какие злей.
И куда, в какие дали,
На какой ещё маршрут
Нас с тобою эти врали
По этапу поведут?
Ну а нам сто остаётся?
Дескать горе не беда?
Пей, дружище, если пьётся, –
Всё – пустыми невода.
Что искать нам в этой жизни?
Править к пристани какой?
Ну-ка, солнце, ярче брызни!
Со святыми упокой...
(1979)
Мой чёрный человек в костюме сером –
Он был министром, домуправом, офицером, –
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой, –
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: «Спасибо, что – живой».
Я суеверен был, искал приметы,
Что, мол, пройдёт, терпи, всё ерунда...
Даже прорывался в кабинеты
И зарекался: «Больше – никогда!»
Вокруг меня кликуши голосили:
«В Париж мотает, словно мы – в Тюмень, –
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, – видать, начальству лень!»
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег – прорва, по ночам кую.
Я всё отдам – берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья – известные поэты:
«Не стоит рифмовать «кричу-торчу...»
И лопнула во мне терпенья жила –
И я со смертью перешёл на ты, –
Она давно возле меня кружила,
Побаиваясь только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен,
Коль призовут – отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил –
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, –
Я понял это всё-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, –
Мне выбора, по счастью, не дано.
(1979-1980)
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана, –
Учителей сожрало море лжи –
И выплюнуло возле Магадана.
И я не отличался от невежд,
А если отличался – очень мало, –
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
А мы шумели в жизни и на сцене:
Мы путаники, мальчики пока, –
Но скоро нас заметят и оценят.
Эй! Против кто? Намнём ему бока!
Но мы умели чувствовть опасность
Задолго до начала холодов,
С бесстыдством шлюхи приходила ясность –
И души запирала на засов.
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы поднять не смея глаз, –
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.
(1980)
Оригинал взят у frankenssteinв Так начиналась ДНР
Если бы тогда на весь Донецк нашлось 2-3 милиционера, которые бы надавали им по рукам и пресекли всю ДНР на корню, сейчас бы не было ни войны, ни тысяч погибших, ни артобстрелов жилых кварталов. Но вся милиция оказалась бессильна против кучки урок и поселковых синяков.
Интересно, где сейчас эти парни? Стали депутатами? Сложили головы в боях? Работают в полиции ДНР? Может быть стоит поставить им памятник, как основателям ДНР? Можно, например, повесить памятную доску с портретами ребят на Донецкий Национальный Университет, вместо сорванной доски Василя Стуса. Или установить их бюсты на месте снесенных памятников жертвам голода 1932-33 годов. По-моему, это прекрасно передаст дух республики.
Пургину должна понравиться такая идея
ЛЕСЯ УКРАЇНКА, Лариса Петрівна Косач-Квітка (1871-1913). Життя цієї жінки саме по собі – акт великої мужності. В 11 років її вразив туберкульоз, який поступово руйнував організм Лесі. До само смерті у 42 роки поетеса переборювала тяжкі фізичні страждання. Своє життєве кредо мужня дівчина викладала у19 років у вірші «Сontra spem spero» (Без надії сподіваюсь), де вона писала
…Я не дам свому серденьку спати,
Хоч кругам буде тьма і нудьга,
Хоч я буду сама почувати,
Що на груди вже смерть наляга.
…Так! Я буду крізь сльози сміятись,
Серед лиха співати пісні,
Без надії таки сподіватись,
Буду жити! – Геть, думи сумні!
(2 травня 1890)
Драма Л.Українки «Бояриня» народилася всього за три дні (27-29 квітня 1910) в Єгипті, де Леся лікувалася від хвороби. Для написання дами Леся використовувала твори з історії та етнографії України М.Костомарова, П.Куліша, Л.Єфименкової, «Історію Русів». Це один з не багатьох творів Л.Українки на історичні тема саме України. Зате ж який! В основі фабули драми – історія життя дочки козацького старшини Олекси Перебийного – Оксани, яка вийшла заміж за боярина з українців Степана і переїхала до Москви, але не змогла змиритися з тамтешніми порядками.
Ось найбільш характерні уривки з твору:
…
Степанова мати. А ти б як думала?.. Сьогодні в церкв що шепоту було навколо нас:
«Черкашенки!Хохлушки!»
Оксана. Та… Я чула… Гріха десь не бояться: в церкві Божій, замість молитися, людей все гудять, а ще й виносяться так благочестями поперед нас…
Степанова мати. Так скрізь воно на світі: що сторона, то звичай, а що город, то й норов, кажуть люди. Дивно їм на наше вбрання. Тут жінки зап’ яті, а ми, бач, не вкриваємо обличчя.
Оксана. Чи ж ми туркені?
Степанова мати. Хай Господь боронить! Воно ж і пак московки не туркені, а так чомусь от в них повелося. Та вже ж, як ти бояриня московська, неначе б то воно тобі годиться вбиратися по-їхньому.
…
Степан. Оксаночко, перевдягнися швидше в московське вбрання. Там прийшли бояри.
Оксана. Та мати ж кажуть, що жінкам не можна між чоловіцтвом бути.
Степан. Бачиш, любко, ти маєш тілько їх почастувати, та й знову в терем вернешся.
Оксана. Отак? А як їх частувати, Степане? По-нашому чи, може, як інакше?
Степан. Ти винесеш їм на тарелі меду, – матуся прилаштують, як там треба, –
уклонишся, боярин поцілує тебе в уста…
Оксана. Степане! Що ти говориш? Мене боярин цілувати мають? Чи се мені причулося?
Степан. Ні, серце, воно так є, та в тім нічого злого, –то тільки звичай!
Оксана. Се ще также звичай! Нехай йому абищо! Не піду!
Степан. Як хочеш, тільки ти нас тим загубиш…
Оксана. Так вигадуєш!
Степан. Ба, ти не знаєш, Які тут люди мстиві… За зневагу старий боярин візьме, як не вийдеш, а він же думний дяк, він має силу – он син його ще молодий, – вже стольник; він оклепає перед царем, а там уже й готово «слово й діло».
Оксана. Ти не жартуєш?
Степан. Як тобі здається?
Оксана. Степане, та куди ж се ми попали? Та се ж якась неволя басурманська?
Степан. Я й не казав тобі, що тута воля, та якби ми не гнули тута спини, то на Україні, либонь, зігнули б у три погибелі родину нашу московські воєводи… Ось ти млієш з огиди, що тебе якийсь там дід торкне губами, а як я повинен «холопом Стьопкою» себе взивати та руки цілувати, як невільник,то се нічого?
…
Степан. Великі чиняться там кривди, кажеш?
Гість. Та там такі напасті, що крий Боже! І просвітку нікому не дають московські посіпаки! Все нам в очі тією присягою тичуть…
Степан. Правда, що присяга таки велика річ.
Гість. Чому ж вони самі забули Бога?
Степан. Помалу, пане-брате, ще підслуха якийсь слуга.
Гість. Та правда… я й забув… Ми присяги не хочемо ламати,
але нехай же цар нас оборонить від тої галичі.
Степан. То трудна справа. Адже когось він там держати мусить для нагляду, а всі ті воєводи один від одного не ліпші. Звісно, за ними й інші всі порозпускались…
Гість. Послав би цар з українців кого, в Москві ж тут є такі, от хоч би й ти, що здавна і цареві служать вірне, і рідний край уміють шанувати.
Степан. Нас не пошлють…
Гість. Чому?
Степан. Бо нам не вірять.
Гість. Отак! Та ви ж тут наче всі у ласці!
Степан. То тут, на очах, а з очей спустити нас надовго не зважаться. Так, часом, не надовго послами посилають, і не самих, а вкупі з москалями… Щоб воєводами настановити, того не буде й зроду!
…
Оксана. Скрізь горе, скрізь, куди не обернися… Татари там, татари й тут…
Степан. Оксано! Що мариться тобі? Татари тут?
Оксана. А що ж? Хіба ж я тут не як татарка сиджу в неволі? Ти хіба не ходиш під ноги слатися своєму пану, мов ханові? Скрізь палі, канчуки… Холопів продають… Чим не татари?
Степан. Тут віра християнська.
Оксана. Тілько ж віра! Та й то… прийду до церкви – прости, Боже! – я тут и служби щось не пізнаю: заводять якось, хто зна й по якому…
…
Степан. Щось голова болить.
Оксана. Ти пізно встав.
Степан. Та світом же прийшов з тії бесіди.
Оксана. Було там весело?
Степан. Ей, де там в ката! По щирості бояться слово молвить… П’ють, п’ють, поки не поп’ються, потім звада…
…
Степан. От на весіллі трохи погуляєш, розважишся.
Оксана. Ет, знаю ту розвагу! Частуй та кланяйся: «Не обезсудьте»…
А гостійки поза плечима судять: «Черкашенка, чужачка»…
…
Степан. Не журись, Оксано, ось хутко знов побачим, як там світить
і сонечко, і місяць на Вкраїні.
Оксана. Се ж як? Хіба помру? Тоді напевне душа полине…
Степан. Бог з тобою, люба! Чи ж би про таке тобі казав?
Надумав я поїхати з тобою в гостину до твоїх.
Оксана. Велике діло, що ти надумав! Цар думки заверне.
Степан. Цар пустить. Вже ж тепер на Вкраїні утихомирилось.
Оксана. Як ти кажеш? Зломилась воля, Україна лягла Москві під ноги,
се мир по-твоєму – ота руїна? Отак і я утихомирюсь хутко в труні.
Степан. Ти одживешся на Вкраїні, Москва ж не може заступити сонця,
зв’ялити гаю рідного, зсушити річок веселих.
Оксана. Годі, не кажи, нікуди я тепера не поїду.
Степан. Чому ж?
Оксана. Не хочу.
Степан. Що се ти,Оксано? Мені аж дивно! Що се ти говориш?
Оксана. А я дивую, ти з яким лицем збираєшся з’явитись на Вкраїні!
Сидів-сидів у запічку московськім, поки лилася кров, поки змагання
велося за життя там на Вкраїні, тепер, як «втихомирилось», ти їдеш
того ясного сонця заживати, що не дістали руки загребущі,
та гаєм недопаленим втішатись.
На пожарині хочеш подивитись чи там широко розлилися ріки від сліз та крові?..
…
Степан. Та й що картатися словами? Нас доля так уже скарала тяжко,
що певне й Бог простить усі гріхи.
Хто кров із ран теряв, а ми і з серця. Хто засланий, в тюрму замкнутий був,
а ми несли кайдани невидимі.
Хто мав хвилини щастя в боротьбі, а нас важка, страшна душила змора,
і нам не вділено було снаги ту змору подолати…
Оксана. Так, се правда. Але ніхто сього не зрозуміє,
поки ми живі. Отже, треба вмерти.
Ти, певне, довше проживеш, ніж я, до рук тобі свій заповіт віддам я,
а ти його передаси родині і братчикам, хто ще живий лишився.
Степан. Ой, краще б я тобі таке казав!
Оксана. Ні, любий, ти на світі потрібніший, тобі ще є про що й про кого дбати.
Борцем на вдався ти, а після бою подоланим подати пільгу зможеш,
як ти не раз давав… На бойовиську не всі ж померли, ранених багато…
Поможеш їм одужати, то, може, колись там…знов зібравшися до бою,
вони тебе згадають добрим словом… А як і ні – не жалуй, що поміг.
Степан. Ходім, я заведу тебе до хати. Бач, сонце вже навзаході.
Оксана. Ходім. Добраніч, сонечко! Ідеш на захід…
Ти бачиш Україну – привітай!
