ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ (1938-1980).
У каждого свой Пушкин, Шевченко, Высоцкий. Здесь он такой, каким его не знали детишки из фильмов о чужеземных абстрактных борцах за абстрактную справедливость. Здесь он на излёте. И это не для концертов...
ЛЕТЕЛА ЖИЗНЬ
Сам я с Ростова, вообще подкидыш –
Я мог бы быть с каких угодно мест, –
И если ты, мой Бог, меня не выдашь,
Тогда моя Свинья меня не съест.
Живу – везде, сейчас, к примеру, в Туле.
Живу – и не считаю ни потерь, ни барышей.
Из детства помню детский дом в ауле
В республике чечено-ингушей.
Они нам детских душ не загубили,
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Я сам не знал, в кого я воспитаюсь
Любил друзей, гостей и анашу.
Теперь чуть что, чего – за нож хватаюсь, –
Которого, по счастью, не ношу.
Как сбитый куст я по ветру волокся,
Питался при дороге, помня зло, но и добро,
Я хорошо усвоил чувство локтя, –
Который мне совали под ребро.
Бывал я там, где и другие были, –
Все те, с кем резал пополам судьбу,
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чём отказа там.
Так, что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
А там – Сибирь – лафа для брадобреев:
Скопление народов и нестриженых бичей, –
Где место есть для зеков, для евреев
И недоистреблённых басмачей.
В Анадыре что надо мы намыли,
Нам там ломы ломали на горбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Мы пили всё, включая политуру, –
И лак, и клей, стараясь не взболтнуть.
Мы спиртом обманули пулю-дуру –
Так, что ли, умных нам не обмануть?!
Пью водку под орехи для потехи,
Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему «пилав»,
В Норильске, например, в горячем цехе
Мы пробовали пить стальной расплав.
Мы дыры в дёснах золотом забили,
Состарюсь – выну – денег наскребу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Какие песни пели мы в ауле!
Как прыгали по скалам нагишом!
Пока меня с пути не повернули,
Писался я чечено-ингушом.
Одним досталась рана ножевая,
Другим – дела другие, ну а третьим – третья треть...
Сибирь, Сибирь – держава бичевая, –
Где есть где жить и есть где помереть.
Я был кудряв, но кудри истребили –
Семь пядей из-за лысины во лбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Воспоминанья только потревожь я –
Всегда одно: «На помощь! Караул!..»
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы – город Барнаул.
Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чьё-то горло теребя, –
Те и другие были не отсюда,
Но воевали – словно за себя.
А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу, –
Их всех свезли сюда в автомобиле,
А самый главный – вылетел в трубу.
(1978)
Слева бесы, справа бесы,
Нет, по новой мне налей!
Эти – с нар, а эти – с кресел, –
Не поймёшь, какие злей.
И куда, в какие дали,
На какой ещё маршрут
Нас с тобою эти врали
По этапу поведут?
Ну а нам сто остаётся?
Дескать горе не беда?
Пей, дружище, если пьётся, –
Всё – пустыми невода.
Что искать нам в этой жизни?
Править к пристани какой?
Ну-ка, солнце, ярче брызни!
Со святыми упокой...
(1979)
Мой чёрный человек в костюме сером –
Он был министром, домуправом, офицером, –
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой, –
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: «Спасибо, что – живой».
Я суеверен был, искал приметы,
Что, мол, пройдёт, терпи, всё ерунда...
Даже прорывался в кабинеты
И зарекался: «Больше – никогда!»
Вокруг меня кликуши голосили:
«В Париж мотает, словно мы – в Тюмень, –
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, – видать, начальству лень!»
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег – прорва, по ночам кую.
Я всё отдам – берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья – известные поэты:
«Не стоит рифмовать «кричу-торчу...»
И лопнула во мне терпенья жила –
И я со смертью перешёл на ты, –
Она давно возле меня кружила,
Побаиваясь только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен,
Коль призовут – отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил –
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, –
Я понял это всё-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, –
Мне выбора, по счастью, не дано.
(1979-1980)
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана, –
Учителей сожрало море лжи –
И выплюнуло возле Магадана.
И я не отличался от невежд,
А если отличался – очень мало, –
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
А мы шумели в жизни и на сцене:
Мы путаники, мальчики пока, –
Но скоро нас заметят и оценят.
Эй! Против кто? Намнём ему бока!
Но мы умели чувствовть опасность
Задолго до начала холодов,
С бесстыдством шлюхи приходила ясность –
И души запирала на засов.
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы поднять не смея глаз, –
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.
(1980)
У каждого свой Пушкин, Шевченко, Высоцкий. Здесь он такой, каким его не знали детишки из фильмов о чужеземных абстрактных борцах за абстрактную справедливость. Здесь он на излёте. И это не для концертов...
ЛЕТЕЛА ЖИЗНЬ
Сам я с Ростова, вообще подкидыш –
Я мог бы быть с каких угодно мест, –
И если ты, мой Бог, меня не выдашь,
Тогда моя Свинья меня не съест.
Живу – везде, сейчас, к примеру, в Туле.
Живу – и не считаю ни потерь, ни барышей.
Из детства помню детский дом в ауле
В республике чечено-ингушей.
Они нам детских душ не загубили,
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Я сам не знал, в кого я воспитаюсь
Любил друзей, гостей и анашу.
Теперь чуть что, чего – за нож хватаюсь, –
Которого, по счастью, не ношу.
Как сбитый куст я по ветру волокся,
Питался при дороге, помня зло, но и добро,
Я хорошо усвоил чувство локтя, –
Который мне совали под ребро.
Бывал я там, где и другие были, –
Все те, с кем резал пополам судьбу,
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чём отказа там.
Так, что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.
А там – Сибирь – лафа для брадобреев:
Скопление народов и нестриженых бичей, –
Где место есть для зеков, для евреев
И недоистреблённых басмачей.
В Анадыре что надо мы намыли,
Нам там ломы ломали на горбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Мы пили всё, включая политуру, –
И лак, и клей, стараясь не взболтнуть.
Мы спиртом обманули пулю-дуру –
Так, что ли, умных нам не обмануть?!
Пью водку под орехи для потехи,
Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему «пилав»,
В Норильске, например, в горячем цехе
Мы пробовали пить стальной расплав.
Мы дыры в дёснах золотом забили,
Состарюсь – выну – денег наскребу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Какие песни пели мы в ауле!
Как прыгали по скалам нагишом!
Пока меня с пути не повернули,
Писался я чечено-ингушом.
Одним досталась рана ножевая,
Другим – дела другие, ну а третьим – третья треть...
Сибирь, Сибирь – держава бичевая, –
Где есть где жить и есть где помереть.
Я был кудряв, но кудри истребили –
Семь пядей из-за лысины во лбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.
Воспоминанья только потревожь я –
Всегда одно: «На помощь! Караул!..»
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы – город Барнаул.
Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чьё-то горло теребя, –
Те и другие были не отсюда,
Но воевали – словно за себя.
А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу, –
Их всех свезли сюда в автомобиле,
А самый главный – вылетел в трубу.
(1978)
Слева бесы, справа бесы,
Нет, по новой мне налей!
Эти – с нар, а эти – с кресел, –
Не поймёшь, какие злей.
И куда, в какие дали,
На какой ещё маршрут
Нас с тобою эти врали
По этапу поведут?
Ну а нам сто остаётся?
Дескать горе не беда?
Пей, дружище, если пьётся, –
Всё – пустыми невода.
Что искать нам в этой жизни?
Править к пристани какой?
Ну-ка, солнце, ярче брызни!
Со святыми упокой...
(1979)
Мой чёрный человек в костюме сером –
Он был министром, домуправом, офицером, –
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых, внезапно, без причины.
И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой, –
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: «Спасибо, что – живой».
Я суеверен был, искал приметы,
Что, мол, пройдёт, терпи, всё ерунда...
Даже прорывался в кабинеты
И зарекался: «Больше – никогда!»
Вокруг меня кликуши голосили:
«В Париж мотает, словно мы – в Тюмень, –
Пора такого выгнать из России!
Давно пора, – видать, начальству лень!»
Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег – прорва, по ночам кую.
Я всё отдам – берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья – известные поэты:
«Не стоит рифмовать «кричу-торчу...»
И лопнула во мне терпенья жила –
И я со смертью перешёл на ты, –
Она давно возле меня кружила,
Побаиваясь только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен,
Коль призовут – отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил –
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, –
Я понял это всё-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, –
Мне выбора, по счастью, не дано.
(1979-1980)
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана, –
Учителей сожрало море лжи –
И выплюнуло возле Магадана.
И я не отличался от невежд,
А если отличался – очень мало, –
Занозы не оставил Будапешт,
А Прага сердце мне не разорвала.
А мы шумели в жизни и на сцене:
Мы путаники, мальчики пока, –
Но скоро нас заметят и оценят.
Эй! Против кто? Намнём ему бока!
Но мы умели чувствовть опасность
Задолго до начала холодов,
С бесстыдством шлюхи приходила ясность –
И души запирала на засов.
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы поднять не смея глаз, –
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.
(1980)